— Приходи, темный дядя, завтра к нам на елку.

Нельзя было не улыбнуться такой ребяческой проделке, и старик Лядов много потом смеялся, особенно над женой, которая почему-то рассердилась на Лизу за ее «неуместные шалости». Старушка отмалчивалась и, по-видимому, тревожилась чего-то.

Следующий день прошел в суетливых хлопотах.

Пообедали, потом зажгли елку.

Невольно вспомнили отсутствующего и сидели с влажными глазами, переносясь думами туда, к окопам, где, может быть, в настоящую минуту находился Федор. В точности ведь не знали, где он — в плену или погиб. До сих пор не дошло от него ни одной весточки.

Лиза ничего не замечала и прилежно занималась игрушками.

И вдруг в кухне раздался робкий, дребезжащий звонок.

Лядовы вздрогнули, а Лиза лукаво улыбнулась.

— Темный дядя пришел в гости, — пояснила она.

Была короткая минута полной растерянности, граничащей со страхом.

Смущенная прислуга вошла и нерешительно обратилась к барыне:

— Там какой-то человек. Говорит, вы его позвали.

А неизвестный уже стоял на пороге комнаты, кланялся, улыбался и зрачки его узких глаз перебегали с предмета на предмет.

От него веяло холодам и отчужденностью, и одежда его была полошенная, в заплатках, и щеки у него ввалились, точно он несколько дней ничего не ел.

— Маленькая барышня… маленькая барышня позвала на елку… Я не смел… долго не смел… но огоньки в окошке… я заглянул и не выдержал… я пошел к маленькой барышне… к доброй барышне…

Только со звуками его охрипшего голоса Лядова пришла в себя.

— Да, да… Вот и отлично, что пришли. Мы вас накормим и согреем. А где же вы были, когда Лиза позвала вас?.. Я сослепу-то и не доглядела…

— В сторонке… в сторонке… Я всех вижу, меня — никто… Маленькая барышня тоже всех видит…

И когда ему принесли остатки обеда, он старался медленно есть, чтобы другим было незаметно, что он — голоден.

Лиза принесла ему с елки сластей и еще что-то сунула ему в руку, полученное от дяди (она знала, что это — деньги, но сделала вид, что не догадывается об этом).

Он оставался недолго, смущался и, уходя, сказал:

— Прощайте, добрые… прощай, маленькая барышня… Кто — я? Разве я — человек? Я — тень человека… А был им, был!.. Вы обогрели… И — елка, елка… Там вас не оставят, — при этом он указал на небо, — придут к вам вести… хорошие вести…

Ушел и. утонул в густом сумраке рождественской ночи.

— Бедненький темный дядя! — бросила ему вслед Лиза.

Она была уверена, что тень у решетки и этот ночной гость — одно и то же лицо.

Впрочем, было любопытное совпадение: чугунная ограда уже не отражала больше прежней человеческой фигуры.

Лядов опять нашел удачное объяснение: дворник особняка, очевидно, когда чистил фонарь, — повернул его вкось, и лучи снега уже преломлялись в иных линиях, под другим углом.

Было и еще совпадение: от Феди, наконец, получилось письмо.

Раненый, он не хотел о себе извещать, пока не поправился и вновь не поехал в действующую армию. Оттуда и писал.

У Лядовой явилось желанье еще раз повстречаться с неизвестным, чтобы отблагодарить его («он принес нам счастье», — думала она), но вряд ли это удастся: тень бежит от света…

Евдокия Нагродская

ГАЛЕРА ПЕТРА ВЕЛИКОГО

Фантазия

Темна морская глубина. Лучи солнца в ясный день слабо проникают в этот зеленый сумрак.

Водоросли сплелися и покрыли черную массу, бесформенную, непонятную.

Только смутные очертания видны и по ним едва ли можно догадаться, что это остатки затонувшей галеры.

Давно лежит здесь она. Песок засосал ее наполовину, от мачты остались одни обломки и жерла пушек превратились в убежище морских моллюсков.

Тихо. В морской глубине не надо слуха — там нет звуков.

Бурная, туманная ночь. Черно на море. Не видно ни зги. Маяки потушены — война.

И в этой жуткой темноте, там, под бурными волнами, как злые акулы, спрятались несущие разрушение мины.

С берегов жадно ждут жерла гигантских орудий, а во тьме по бушующему морю пробираются, словно ночные хищники, вражеские, закованные в сталь суда.

Притихла и молится ночь… Молится Русь.

И нет сердца, которое не молилось бы в эту минуту о чуде.

Что это? Луна прорезала тучи над влажной могилой петровской галеры, и по ее лучам, словно по снастям, спускаются тени. Тени исчезают под водой.

Лучи ли луны или свет от новых пришельцев осветил подводное царство? Но светло в нем и кипит работа.

Призраки поправляют корабль.

С неба пришли они, но это не ангелы…

Это души матросов этой галеры, давно умершие моряки.

Дрогнули их души там, далеко и высоко, от молитв родной страны и отпустил их Господь на землю еще раз послужить своей родине.

— Дружнее, братцы, с нами Бог!

И поднялась, словно лебедь, галера из могилы, расправила паруса и понеслась по седому морю.

В порт вернулись побитые вражеские суда.

Дело обследовали и решили, что произошла ошибка: в темноте стреляли по своим. Вот и все.

А матросы говорили другое. Они стреляли по странному судну, атаковавшему их у русских берегов.

Они стреляли в судно и расстреляли своих.

Маяки не горят… Темно, беспросветно темно на море, но галере Петра Великого — не надо маяков и морских карт… Она найдет свой путь.

Евдокия Нагродская

НЕВЕСТА АНАТОЛЯ

Из крепости слышались частые выстрелы, вода в Неве и каналах прибывала.

Ветер дул порывами, а дождь то лил, как из ведра, то моросил легкою пылью.

В старинном деревянном особняке, какие еще попадаются на Петроградской стороне, были тускло освещены три низкие окна мезонина.

Вокруг дома, сжатого с трех сторон высокими стенами новых соседей, росло несколько старых деревьев — остатков когда-то большого сада.

Обнаженные деревья скрипели, и ветер срывал с них последние бурые листья.

Большая низкая комната была загромождена старинной мебелью, углы ее тонули во мраке, потому что две свечи, поставленные на небольшом ломберном столе, скупо давали свет. Пламя их колебалось — дуло из окон, дуло из плохо припертой двери.

Ветхие железные листы на крыше гудели под порывами ветра, а выстрелы из крепости заставляли дрожать стекла в ветхих рамах.

У стола, освещенная колеблющимся светом свечей, сидела странная фигура.

Это была страшно худая, высокая женщина, одетая в белое бальное платье, пышными складками ложившееся вокруг.

Из нарядного корсажа, из кружев и белых лент высовывалась длинная жилистая шея, на которой сидела голова с желтым пергаментным лицом и впалыми черными глазами.

Эта голова была украшена красными маками, приколотыми к остаткам седых волос.

Женщина раскладывала карты по зеленому сукну стола, покачивала головой и улыбалась. При улыбке обнажались ее желтые, но отлично сохранившиеся зубы, и тогда это лицо еще более походило на череп. Иногда она оставляла карты, брала со стола лежащее на нем ручное зеркало и смотрелась в него, продолжая шептать и улыбаться.

Порыв ветра хлопнул где-то дверью, в трубе завыло, стекла сильней задребезжали. Женщина вскрикнула и стала прислушиваться.

В глубине комнаты, на диване, кто-то завозился, и оттуда послышался сонный голос:

— Ну чего вы? Что случилось?

— Дверь хлопнула… Может быть, это Анатоль приехал?

— Глупости. Это опять Ефим забыл запереть черный ход. Вот наказанье-то!

Голос был молодой, звонкий.

При слабом свете свечи можно было разглядеть красивую женскую фигуру, приподнявшуюся с дивана.